Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке. 1903

Туркмен в Хивинском халата

Ресурс: Рихард Карутц, Страница Эртир (Comment-2794675 - Ertir-Kom)- Δ-χαυse

Население Мангышлака состоит из киргизов и туркменов и распределяется в настоящее время так, что последние занимают прибрежную полосу, шириною от десяти до двадцати верст, и доходят на севере до форта Александровского; киргизы же занимают остальное, значительно большее, пространство. Но не всегда это было так. По преданию, здесь раньше жили монголы — воспоминание, должно быть, о кипчакском царстве Батыя, внука Чингисхана, которое простиралось от России до Аральского моря и заключало в себе Усть–Уртскую возвышенность; затем здесь поселились туркмены, пришедшие из Туркестана. Об этом я слышал следующее предание:

В Туркестане жил некогда святой, пользовавшийся большим почетом. Этому позавидовали два богатых купца, донесли на него хану, обвинив его в краже скота, и потребовали его наказания. Хан призвал к себе святого и рассказал ему, в чем его подозревают; святой спокойно ответил, что он ни в чем не виноват, можно поискать, у него ли украденная корова, пусть хан сам придет к нему с обоими купцами и все осмотрит. И с этим он отправился домой. Тем временем обвинители сами привели якобы украденную корову в дом святого. Когда хан и купцы пришли к нему, как было условлено, святой вышел к ним и предложил обвинителям пойти самим поискать корову.

Туркмены Мангышлака

Они так и сделали, хан и святой остались на дворе ожидать. Купцы долго не возвращались. За ними послали слуг; но эти последние, вернувшись, заявили, что не нашли в доме никого, кроме двух больших собак. В то же мгновение эти животные выскочили, бросились в дом обоих богатых купцов и стали разрушать и убивать у них и во всем города все, что им попадалось навстречу. Испуганный хан спросил святого, что делать. Этот последний ответил: «Только бегством можно спастись, весь город должен выехать, а собакам нужно кидать каждый день по молодой девушке — только тогда остальные люди останутся в живых». Так и было сделано. Все население выехало, собаки бежали сзади, и каждое утро им бросали связанную девушку. Так прибыли беглецы в Хиву, где часть их спряталась в лесах и там осталась, другая же, бо́льшая часть отправилась дальше, преследуемая собаками, продолжавшими получать каждый день свою жертву. Наконец, они пришли к границам Мангышлака, где им пришлось перейти большое плоскогорие. Собаки не отставали. Тут очередь дошла до одной девушки, которую очень нежно любил ее брат; последний не захотел расстаться с нею и когда, по обыкновению, ее утром оставили связанной на месте стоянки, он спрятался, захватив с собою лук с пятью стрелами, и убил собак в то время, как они бросились на свою жертву. Так освободились люди от заговора и радостные пришли на Мангышлак. Место, на котором брат, движимый любовью к сестре, совершил свой подвиг, назвали по имени стрелка и его пяти стрел: «Беш–Окту́–Тунгаша» («Пять–Стрел–Тунгаша»). […]
Сто пятьдесят лет тому назад, как рассказывают, в страну явились с севера киргизы, победили после долгих войн туркменов и погнали их перед собою на запад и юг. Некоторые из них бежали в Астрахань, другие в Хиву и в Красноводск; часть же стянулась к побережью, а остальные принесли повинную и поселились среди новых господ. Это было еще сорок кибиток — любимое число в рассказах тюрко–татар, имеющее вообще значение «много».

При этом столкновении киргизы были более агрессивным, более свежим тюркским народом, с более чистою кровью, и физически стояли выше туркменов. Закаленные как сталь, чистые кочевники, они взяли верх над своим изнеженным городскою культурою и кровосмешением врагом и продолжают делать это и поныне, оттесняя все больше туркменов. Правда, туркмены считают себя выше, они, например, женятся на киргизках только в крайнем случае и никогда не выдают за киргизов своих дочерей; они и по нашим понятиям выглядят, несомненно, аристократичнее; высокая стройная фигура, спокойная уверенность, тонкие черты лица, более густая борода, и прежде всего великолепные большие глаза выдают в туркмене иранца. Но в расовой борьбе все это ему не послужило ни к чему. Киргиз берет над ним верх. Там, где оба сталкиваются в степи, дело не обходится без ссоры, и туркмен всегда уступает с гордым хладнокровием. Если бы русское правительство не внесло сюда политического умиротворения, биологический процесс на Мангышлаке уже давно, вероятно, разрешился бы окончательно.

Туркмены в Мангышлаке

Кто видел туркменов Мервского оазиса, тот будет сильно разочарован их соплеменниками на Мангышлаке. Ни в одежде и украшениях, ни в устройстве их кибитки он не найдет печати той своеобразной, отличающейся зажиточностью и оригинальностью культуры, которая привлекла его в Мерве; даже физический облик туркмена кажется здесь иным: благодаря неблагоприятному влиянию ухудшенных экономических условий, в связи с усиленным притоком тюрко–татарской крови, он потерял здесь характерную смесь достоинства и эластичности и значительную долю своей красоты, особенно в складе лица и форме глаз. На мужчинах это больше заметно, чем на женщинах, которые и здесь, по–видимому, сохраняют свой тип более чистым. Потеря внешнего достояния туркменов также значительно ускорилась под современным влиянием русской эры, и прежде всего татарства. Когда я спрашивал, почему не носят уже больше прежних красивых высоких шапок, мне отвечали: «Татары носят маленькие и высмеивают нас, когда мы появляемся в наших больших шапках, а мы не хотим заводить ссоры». Из этого самооправдания, впрочем, видно, насколько туркменская национальность потеряла здесь свою устойчивость, хотя главную причину этого молчаливого признания превосходства татарина нужно искать в понятном различии между городом и деревней. Меховая шапка — там, где она вообще еще сохранилась и появляется при экстренных случаях — не достигает здесь той внушительной высоты, которая на юге производит впечатление «удлиняющего рост убора» и значительно способствует гордому виду своего обладателя; она здесь низкая, в виде горшка, или берета, или же совершенно татарской формы: цилиндрическая с гладкими краями. Большею же частью шапка заменяется пестрым платком, небрежно повязанным вокруг головы, — убор, который, наряду с чистою длинною тонкою шалью бухарца, едва ли заслуживает название тюрбана. Встречается иногда также и феска. Голова бреется по монгольскому обычаю.

Татарское влияние модифицирует не меньше и халат, который в своей красивой хивинской форме, также как и высокая шапка, здесь встречается редко; он здесь короче, достигает только до колен, а затем окончательно уступает место татарскому бешмету. Летом часто обходятся совершенно без халата, довольствуясь рубашкой и штанами. […]

Туркмены обладают стройной фигурой, хотя и не столь красивой и сильной, как их южные соплеменники. Среди женщин часто попадаются красивые лица с тонкими чертами, отличающаяся в юности миловидною мягкостью, а к старости импонирующие своею суровою важностью. Монгольская примесь здесь редко встречается и так же, естественно, бросается в глаза, как, наоборот, среди киргизов — следы туркменской крови, — смешение, относящееся еще ко временам прежних усобиц. Туркмены сознают эту примесь и ставят ее в эстетическом отношении не высоко, — они предпочитают большие круглые глаза и находят уродливыми узкие «калмыцкие глаза», как они их называют; узкие носы с высокой переносицей также находят предпочтение пред приплюснутыми широкими. Белокурые волосы мне приходилось встречать лишь изредка. […]

Туркмены, по–видимому, не отличаются способностями к земледелию; мне рассказывали, что хлеба часто погибают, и это обстоятельство заставляет многих отказываться от обработки земли. Зерно для посева получается из Хивы или Красноводска. Туркмены, очевидно, растеряли те познания, которые они принесли с собою из своей туркестанской родины, известной своими оросительными сооружениями; это произошло тем легче, что север не пользовался регулярным притоком персидских рабов, отлично знакомых с земледелием, — южные соплеменники северных туркменов своими разбойничьими набегами направляли его в оазис Мерва. Нашествие киргизов, потеря людей и разорение полей в долгие годы усобиц с своей стороны способствовали падению земледелия.

Туркмен в татарском бешмете

 Остатки примитивного собирательного хозяйства традиция хранит еще при посредстве детей, которые выкапывают съедобные коренья, хотя детям это служит больше спортом и забавою, чем действительною потребностью. Конечно, может случиться, что исключительные голодные времена заставят и взрослых вспомнить детство, и собирание корней и клубней из забавы превратится в горькую нужду, но обыкновенно обходятся продуктами скотоводства. Здесь влияние киргизов было, очевидно, благодетельно. Болгарский ёгурт всегда был знаком всем тюркским народам, у туркменов он употребляется под тем же именем; у киргизов его заменяет «айран». Его приготовляют весною, с марта приблизительно по май, из овечьего молока, которое несколько вваривается, затем охлаждается до шестнадцати градусов, смешивается с небольшим количеством старого молока и накрывается потеплее. В течение ночи молоко бродит и становится густой массой, которую едят ложкой. Егурт был всегда известен туркменам, кумыс же, кислое кобылье молоко, они переняли, как я полагаю, от киргизов. В пользу этого предположения говорить то обстоятельство, что кумыса нет ни на юге, ни на востоке, т. е. ни в оазисах, ни в политическом и религиозном центре туркменов — Хиве; затем — что его не пьют муллы, если они набожны, что в оазисах запрещено конское мясо, тогда как на Мангышлаке оно дозволено, и, наконец, что в ходу поговорка: «киргиз на Мангышлаке употребляет кумыс как пищу, туркмен — для утоления жажды». Таким образом, на Мангышлаке на стороне киргизов было не только право сильного, но и влияние их как национальности, более способной к хозяйству, более приспособленной к окружающей среде. Есть отдельные аулы, которые можно различить как туркменские или киргизские лишь по носу их хозяина, по головному платку их женщин. Я подчеркиваю: «отдельные аулы», ибо в большинстве случаев взгляд, брошенный на циновки, покрывающие кибитки, или внутрь кибитки, достаточен, чтобы не осталось никаких сомнений относительно национальности ея хозяина. Как ни спешит киргиз под нивелирующие ножницы культуры, и как ни скоро пробьет час его национальной особенности, но характерным остается и по сю пору многое из его культурного достояния. Поэтому, гораздо большим интерес по сравнению с туркменом представляет для этнографа киргиз. Но этнографу следует спешить, ибо процесс нивелировки идет гигантскими шагами.

За этнографическими национальными особенностями последуют, по–моему, и антропологические, хотя здесь процесс будет совершаться относительно медленнее. Я допускаю, что ясная картина этой нивелировки лежит еще в далеком будущем, я знаю, что многим покажется невозможным и бесцельным рисовать себе эту картину, что многие вообще не допускают возможности такого слияния, а предполагают и в дальнейшем ту же мозаику, и даже вероятность растворения уже создавшихся однородностей; я не хочу также касаться здесь разных политических перспектив, шансов или мечтаний, я желал бы только высказать вынесенное из неоднократных наблюдений убеждение в том, что процесс амальгамирования между арийскими и монгольскими элементами, имеющий место в области так называемых тюрко–татарских народов уже, в сущности, тысячелетия, а с тринадцатого столетия перекинувшийся и на Восточную Европу, не прекратился и в настоящее время и будет продолжаться и в будущем. Говорят о новой американской расе, в аналогичном смысле будут со временем говорить о биологическом процессе в России, о новом русском типе, физический и психический облик которого спаялся из славянских, германских, семитических, финских, тюркских, монгольских и армянских элементов империи. В этом культурная задача России и ее всемирное значение. Я верю в то и в другое.
Şu makala Türkmen sahypasy ERTIR KOM atly köpçülik sahypadan alyndy!